Владимир Колычев - Всем женщинам должен [сборник]
«Можно подумать, у нее нет запасных ключей».
Они заехали во двор, зашли в дом. Кати не было. У Димы вдруг закружилась голова. От слабости стали подкашиваться ноги.
«Ты чего такой бледный? — спросила Вика.
«Ничего, нормально все… Поехали».
«Куда поехали?»
«Как это куда? — Дима непонимающе глянул на жену. — Домой!»
«А Катя?»
«Нет Кати!»
«Нет, но будет… Я в этом уверена».
Дима кивнул, снял пальто, прошел в каминный зал, опустился на диван. Плохо ему стало, но это пройдет, надо лишь немного посидеть, набраться сил.
«Что с тобой? — Вика встревоженно смотрела на него. — Не нравится мне твоя бледность».
«Да так, ничего… Сейчас, передохну… Чаю не сделаешь?»
Вика кивнула, ушла на кухню, а он погрузился в бредовое состояние между сном и явью. Он и не заметил, как вернулась Вика.
«Да что с тобой такое? Говори!» — потребовала она.
«Да Ритка ножом пырнула…»
«Что?!»
Вика сняла с него пиджак, рубашку.
«Да тут у тебя все в крови!» — ахнула она.
Дима кивнул. Он и сам это видел.
«Будь здесь! Я к машине!»
Вика выбежала из дома, вернулась с аптечкой в руках. Она готовилась наложить свежую повязку, когда за спиной Димы кто-то появился. Сначала он почувствовал стальной кончик ножа у своей шеи. А потом этот кто-то с силой вонзил в него лезвие.
Теряя сознание, он услышал истошный визг. Это орала Вика…
Он и сейчас потерял сознание, как тогда. Мужчина с длинным носом так и не услышал от него ответа…
Дело не стояло на месте, но продвигалось со скрипом. И с пробуксовкой. Впрочем, бывало и хуже.
Иван Волошин был обычным человеком, в силовых структурах не числился, в связях с криминалом не подозревался, но найти его по-прежнему не удавалось. А если учесть, что он сбегал от правосудия целых два раза… И Краков бесследно исчез, и Прокопов…
Табачный не унывал. Три мужика — отнюдь не песчинка в море. Это организмы со своими продуктами жизнедеятельности. Рано или поздно они обязательно где-нибудь засветятся. Или кто-то из родственников сдаст. Главное, не останавливаться. А Платон уже закусил удила.
Опера в работе, людей не хватало, поэтому он сам отправился домой к Волошину. На очереди Краков. И дом Прокопова тоже нужно будет обыскать. И родственников опросить. Может, удастся узнать адрес, по которому еще не прошел розыск. Неплохо было бы выяснить номера телефонов, по которым можно будет выйти на них. Но пока ничего…
Зазвонил мобильник. Табачный посмотрел на экран — на связи Стародумов.
— Кривичев очнулся!
— Да ну! — Вместе с радостью Платон ощутил болезненный укол.
Он, майор полиции, столько сделал, чтобы найти настоящего преступника, успех, возможно, уже близок, а Кривичев сейчас скажет одно-единственное слово, и все станет ясно. Сколько усилий коту под хвост…
— Даже сказать мне что-то хотел.
— Так хотел или сказал?
— Не успел. Сознание потерял.
— Что, снова в кому впал?
— Да нет, говорят, просто сознание потерял. Должен очнуться.
— И сказать?
— Если сможет говорить…
— А если не сможет?
— Разговорим.
— Добро… Держи меня в курсе!
Платона потянуло в больницу, но он удержался от искушения пообщаться с Кривичевым. Пусть этим занимается Стародумов, а он должен продолжить поиск Волошина и его дружков. И Катю он тоже должен найти.
Майор не стал останавливать своих ребят, и обыск продолжился. Спустя время к нему подошел Старостин:
— Товарищ майор!
Он показал фотографию в деревянной рамке. Волошин, Краков и Прокопов красовались на фоне какого-то деревенского дома, за которым виднелась река с лесистым берегом. Парни стояли с удочками, Прокопов держал на вытянутой руке связку лещей.
Вика улыбалась через силу, взгляд ее дрожал. И еще он видел в ее глазах надежду, которую питает утопленник, хватаясь за соломинку. Вика надеялась, что Дима ничего не вспомнит.
А он помнил, как пришел в себя там, в Катином доме. Помнил ее голос. Она кричала на кого-то, истерила. Она обвиняла кого-то в убийстве собственного мужа, но делала это как повелительница. Она знала убийцу и осуждала его не столько за поножовщину, сколько за самоуправство.
Она думала, что Дима умер. А он пришел в себя. И пока милые бранились-тешились, улизнул от них. В прихожей схватил пальто, выскочил из дома, на ходу оделся. Соображал он тогда плохо, но тело слушалось. Кровь хлестала из раны, но адреналин еще был. Его хватило на то, чтобы сесть в машину, выехать со двора и по дороге потерять сознание…
Очнулся Дима в больнице. Говорят, он пробыл в коме больше недели. Мария Евгеньевна сказала, что шансов у него почти не было… Мария Евгеньевна знала, что говорила. Но и Дима знал, благодаря кому выкарабкался. Он не чувствовал жену, когда находился по ту сторону, — тонкая связующая нить тянулась только к Марии Евгеньевне. Это она вытянула его с того света…
— Ты меня помнишь? — спросила Вика.
Дима кивнул. Да, он помнил все. У него же не черепно-мозговая травма, и амнезии нет.
— Я не знаю, откуда взялся этот человек! — запаниковала она.
Дима вопросительно поднял бровь. Какой человек? Тот, который всадил в него нож? Если да, то кто он такой? И зачем он это сделал?
— Ну, я его, конечно, знаю… Да ты его видел… Возле музыкальной школы, — в ее голосе послышались хныкающие нотки. — Он преследует меня. Я от него уже устала!.. Мы поехали к Кате! Леня поехал за нами!
— Ты живая… — через силу выдавил из себя Дима.
Оказывается, он не утратил способность говорить. А он слышал, что ему зашивали трахею.
— Так он хотел и меня убить! Я сопротивлялась!.. Пока Леня со мной возился, ты сбежал… Если бы не я, он бы тебя добил…
— Чем ты меня спасала? — скривив губы, спросил он.
— Чем? Да тем самым!.. — Вика зажмурилась, как это делают перед тем, как признаться в чем-то страшном и сокровенном. — Но это спасло и меня саму!..
— Спасло?! — с сарказмом усмехнулся он.
— Ну хочешь, я руки на себя наложу?
Дима закрыл глаза. Не верил он жене. Не верил. И не насиловал ее тот самый Леня, которого он видел возле музыкальной школы. Сама ему отдалась… Все равно, что с ней будет. Все равно… Да и не наложит она на себя руки…
Открывая глаза, он ожидал увидеть Вику, но перед ним стояла Мария Евгеньевна. И в холодной пустоте души подул теплый живительный ветер.
— Как настроение? — улыбнулась женщина, беря его за руку.
— С вами — очень хорошо.
Она улыбнулась еще шире, но тут же приложила палец к губам. Нельзя ему много разговаривать.
Снежана Борисовна хмурила брови, глядя на фотографию.
— Нет, я не знаю, что это за дом…
Табачный покачал головой. Он видел, что женщина пытается ввести его в заблуждение.
— Снежана Борисовна, ваш сын скрывается от правосудия. И это уже установленный факт. Возможно, вы правы, и он попал под дурное влияние. Если так, то время работает против него. Дурное влияние разрастается, и Леня может совершить очередное преступление.
— Нет, нет, он ничего не совершал! — Женщина взяла майора за руку, убедительно глядя в глаза.
— Значит, совершит.
— Что вы такое говорите!
— Я говорю, что время работает против вас. Возможно, Леня уже готовится совершить преступление. Остановить его можем только мы…
— Вы говорите такие ужасные вещи!
— Что это за дом, Снежана Борисовна?
— Ну, в этом доме жила моя двоюродная бабушка. Леня с ней очень дружил… Он вообще рос добрым мальчиком, любил меня, уважал старших…
— Адрес?
— Это в Хазаровке, тут недалеко… Вы должны мне пообещать…
— Конечно! — отрезал Табачный.
Некогда ему вести досужие разговоры. Дорога каждая минута. Возможно, счет уже идет на секунды…
Мутный кисельной плотности свет брызнул в глаза, сознание отреагировало на внешний раздражитель, сонные мысли вяло колыхнулись, неторопливо выстроились в логический ряд. Катя проснулась. А что дальше? В комнате никого нет, руки не связаны, ноги свободны. Нет желания подниматься, но и лежать больше нет сил.
За дверью послышалось мелодичное пиликанье, звонил чей-то телефон.
— Да, — донеслось из бесконечного далека.
Катя не могла сказать, в реальности был этот голос или его выдумало больное воображение. Она поднялась, подошла к двери, приложила ухо.
— Может говорить?.. — спросил знакомый голос. — Это плохо… Да, надо что-то делать… Двести двадцать четвертая палата? Это второй этаж?.. Он один там лежит?.. Ну, есть у меня идея…
Катя не понимала, о чем говорит мужчина, и вникать в смысл сказанного не хотелось. Ее снова потянуло в постель, в сонную мякоть бессмысленного бытия.
Перед глазами плыло, длинный нос следователя извивался, то расширяясь, то сужаясь.
